В какой-то момент главный редактор «Общей газеты» Егор Яковлев задумал новую рубрику – «Родительский день». Приглашается публично известный в какой-нибудь области человек и его, ставший не менее известным, сын или дочь. Примеры каждый может сочинить себе сам. Егор Яковлев, как человек честный, решил начать опыты с самого себя. Он вызвал на откровенный разговор в редакцию своего сына Владимира и дочь Александру. Чего стоило уговорить принять участие в экзекуции Володю Яковлева знает, наверное, только он сам и Егор Владимирович. Тогдашний глава издательского дома «Коммерсант» в редких интервью откровенно издевался над своим братом журналистом, односложно мекая и бекая в ответ на любые вопросы. А тут отвечай, как на исповеди. На таких опытах и можно взвесить авторитет отца, которого не можешь ослушаться. Я должен был вести беседу, записывать и обрабатывать запись. «Боитесь?» - злорадно посочувствовал перед встречей Владимир Егорович. – «Мне-то чего бояться?» - удивился я. Кажется, один-два острых момента в беседе были Егором Яковлевым выброшены. «Не надо уж так раздеваться», - сказал он. Можно проверить потом по стенограмме, давно уж дело было. Но и то, что осталось в тексте, достаточно красноречиво, особенно в перспективе прошедших десяти лет, слома времен, вершащихся судеб тех, кто вершил судьбами. Бизнес-буддизм детей не уступал мятущемуся агитпропу отцов. Не знаю к чему, вспомнил, как отсидевший срок человек говорил, что самые жуткие люди на зоне это наши доморощенные буддисты: для своей выгоды они предадут любого, «это все сансара и неважно». Когда в свое время «Общая газета» намекнула, сколько денег отвалили за газету «Не дай, Бог!», выпускаемую «коммерсантами», В. Е. в ужасе звонил отцу: «Ты что хочешь, чтобы меня посадили?!» В общем, отношения были сложными, и этот текст из разряда тех «айсбергов», что так любил Хемингуэй: на поверхности лишь одна десятая скрытого от наших глаз.

 

 

Яковлевы вместе и порознь

Семейный спор: менять мир или себя

Время – самая загадочная из стихий, окружающих человека. И измеряется оно не часами и столетиями, а меняющимися ценностями для живущих в нем поколений. Время – точный и безжалостный метроном человеческой судьбы. В Библии написано, что есть «время разрушать, и время строить… время обнимать, и время уклоняться от объятий…» Иногда эти разные времена сходятся в одном месте, разъединяя людей, им принадлежащих, когда самые близкие не в силах дотянуться и докричаться друг до друга, хотя и живут рядом. Тогда мы и говорим о проблеме «отцов и детей». Проблеме, касающейся всех, потому что каждый из нас – «отец и сын» одновременно. Сегодняшние собеседники ставят этот «опыт времени» на себе. Профессиональная публичность журналиста иногда заставляет делать нечто похожее на то, как врач испытывает на себе новую вакцину, исцеляющую людей. Представлять самого старшего из них – Егора Яковлева, учредителя и главного редактора «Общей газеты», нет нужды. Его сын – Владимир Яковлев – основатель издательского дома «Коммерсант», которому принадлежат многие газеты и журналы: «Коммерсант-Дейли», «Деньги», «Власть», «Домовой», «Автопилот», «Столица». Александра Яковлева – создатель и редактор журнала «Путь к себе», владелец специализированного магазина духовной литературы. Заметим, что это не первая встреча Егора и Владимира Яковлевых на газетных страницах. «Диалог с сыном» стал в 1991 году последней публикацией Егора Яковлева в бытность его главным редактором тогда знаменитых «Московских новостей».

 

Егор: Наш разговор имеет смысл, если удастся установить различие двух поколений одной семьи во взглядах на жизнь, в мироощущении. В конце концов не важно, семья ли это Яковлевых, или семья Имярек. Речь о возможности людей разных поколений понять друг друга и найти общий язык. Ваше поколение, которое активно вошло в бизнес, упрекают в том, что оно еще дальше от духовной жизни, чем предыдущие. Между тем, сравнивая себя с вами, я наблюдаю, как ваши жизненные обстоятельства значительно больше располагают к внутренней свободе, определению своего места в мире, самопостижению, позволяют вам больше, чем мне в свое время, углубляться в себя. Может быть, это и есть одна из ярких примет движения от одного поколения к другому.

Александра: Я не могу согласиться, потому что знаю многих людей как раз твоего возраста, которые прожили всю жизнь, изучая в разных аспектах то, что является духовной жизнью.

Владимир: Да, я согласен - это вещи совершенно разные. Видишь ли, отец, когда ты говоришь о поколениях, то на самом деле имеешь в виду истеблишмент. Люди, которые заглядывали в себя, были и в твоем поколении, но они не были частью истеблишмента тех лет. Наоборот, истеблишментом становились люди, которые боялись заглянуть в себя.

Егор: Тему страха, как и утверждение, что истеблишмент подбирался лишь из людей, полностью утративших свое «Я», мне приходится отвергнуть. И не потому, что это звучит обидно для моих сверстников. Просто такие утверждения продиктованы господствующими ныне банально-плакатными представлениями о минувшем. Ко времени ХХ съезда партии я окончил институт, побывал в секретарях райкома комсомола и оказался в «Московской правде». И могу утверждать, что у меня и моих сверстников страха не было. Именно тогда я определил для себя формулу: гражданин – это умение действовать согласно своим убеждениям с пользой для общества. И старался всякий раз поступать так, исходя из своего «Я», из того, что считал разумным и справедливым. Порой это дорого обходилось.

Александра: Володя, отец безусловно совершал определенные поступки согласно своим внутренним убеждениям. Проблема же, на мой взгляд, заключается в том, что часто говорят о «духовной жизни», о «самопостижении», не понимая, о чем говорят. Здесь можно спутать разные вещи. Да, когда «разрешили», гораздо большее число людей, чем раньше, стало интересоваться православием или, скажем, буддизмом. Для них открылся огромный слой информации. Но все это относится к внешнему слою жизни, а не внутреннему.

Володя: Саша совершенно права. Религия может быть таким же внешним выбором, как, например, газета или полеты в космос. Вопрос в том, насколько внешний выбор мотивирован внутренней жизнью человека. Поэтому если говорить конкретно о нас, то в этом смысле мы и родились, и находимся в совершенно равных с тобой условиях, то есть твои условия ни на йоту не были тяжелее наших. Выбор между внутренней жизнью и внешними проявлениями заключался, в конечном итоге, в выборе определенного социального круга, определенного уровня жизни и определенного количества денег. Если бы я занимался не собой, а исключительно бизнесом, то я бы имел намного больше денег, чем сейчас. И в этом смысле выбор для тебя и для нас был совершенно одинаковым. Только в твое время одна сумма означала принадлежность к высоким социальным кругам, а в наше время – другая. Ну и что?

Егор: Мы говорим о разном.

Владимир: Тогда позволь спросить тебя. Ты прожил счастливую жизнь?

Егор: Да, несомненно.

Владимир: Не могу с тобой согласиться. Тридцать лет моей жизни прошли рядом с тобой. Я каждый день видел тебя, нашу семью. И я эту жизнь счастливой не считаю совсем. Более того, мне пришлось потом много с собой работать, чтобы освободиться от последствий этой жизни. Не был ты в ней счастлив. В том числе и в профессиональной жизни, потому что я видел, как это все происходило и что тебе надо было переносить…

Егор: Каждому человеку самому судить о степени своего счастья.

Александра: Мне кажется, о счастье тоже можно говорить на двух разных уровнях. Один уровень – это удачливость в хороших и приятных обстоятельствах, которых, наверное, было очень много и в жизни отца, и Володи, и моей собственной. Я благодарна судьбе за очень многое. Другое дело, говорить о счастье как о полном равновесии внешнего и внутреннего миров. Это не обязательно воплощение собственной цели, а ощущение полной гармонии и единства внешнего и внутреннего. Если я отвечаю на подобный вопрос – нет, я несчастлива, то подразумеваю, что не достигла этого ощущения гармонии и полного внутреннего баланса.

Владимир: Мне близка точка зрении Саши, и я должен сказать, что в этом смысле тоже не счастлив.

Егор: Мне представляется, что всерьез рассуждать о счастье в широком его значении – выпало оно на твою долю или нет – нельзя вне связи с целевыми задачами поколения. Какими они были и что удалось на самом деле.

Владимир: Знаешь, интеллигенция в России вечно спорила про поколения, про народ, просто какой же он, этот народ? На самом же деле каждый человек наделял это понятие тем или иным смыслом, исходя из себя, из своих взглядов. В результате это всегда имело оправдательный характер. У человека есть внутренняя проблема, и ему нужно мотивировать ее решение, и он говорит себе: «Есть же народ!», «Есть интересы поколений!» Значит, исходя из этого, я поступаю правильно. Или, наоборот, неправильно. «Народ», «поколение», «мы все» - не более чем привычные оправдания. Поэтому извини, но давай попробуем в нашем разговоре полностью исключить «мы» и «поколение».

Егор: «Я и мои сверстники» тебя устроит?

Владимир: А ты можешь говорить просто – Я?

Егор: Нет. Моя жизнь всегда была связана со множеством других людей. Их, в большинстве своем, устраивали те задачи, которые рисовались перед обществом в 60-е, да и более ранние годы. Для нас это совпадение началось со времени хрущевской «оттепели». Другая цель вошла в мою жизнь абсолютно четко и ясно с 68-го года, хотя проявилась, наверное, раньше, с 65-го года, начиная с работы в журнале «Журналист». Это – оппозиция существующему режиму во имя его улучшения. Не борьба с системой и строем, а борьба за его улучшение, чтобы реализовать его же идеалы и представления о порядочности, о нравственности, о социальном равенстве.

Владимир: Правильно ли я понял, что целью всей твоей жизни была борьба? Сперва борьба за построение коммунизма, потом борьба за улучшение социализма. Ты самореализовался через борьбу с внешними обстоятельствами.

Егор: Мне представляется, что прежде всего я шел в ногу с обществом или хотя бы передовой его частью, по-своему реализуя наше общее развитие.

Владимир: Я не говорю сейчас, был ли ты одинок или не одинок в этой борьбе. Я говорю, что была, например, борьба за построение коммунизма. Были внешние обстоятельства – отсутствие коммунизма, - и ты с ними боролся. Ты из них делал отсутствующий коммунизм.

Александра: А мы с Володей боремся с внутренними обстоятельствами. Пытаемся построить коммунизм внутри себя.

Владимир: Вот и вся разница. При этом мы с тобой находимся сейчас в совершенно одинаковом положении. Ты хотел построить коммунизм снаружи и не построил, а мы не построили его внутри себя. Видишь, все одинаково.

Егор: При этом я считаю себя счастливым, а ты – нет.

Владимир: Совершенно верно. Более того, если сделать фотографию двух машин, двигающихся в разных направлениях, то они в какой-то момент могут оказаться на одной карточке.

Александра: У меня есть вопрос в связи с твоей задачей улучшения общества. Ведь и до тебя были декабристы, народовольцы, революционеры, которые хотели построить «общество с человеческим лицом». У меня вопос: почему до сих пор не получилось?

Егор: Это неверно, что не получилось. По второй задаче мы одержали победу. Я не смог улучшить существующий строй, но способствовал уничтожению режима, который меня не устраивал.

Владимир: А вот это как раз любопытно!

Александра: Отец, будь осторожен с этим ответом. Тебе не удалось улучшить, зато удалось уничтожить… На самом деле только это все время и происходит.

Егор: Но только эмпирическим путем можно было прийти к выводу, что этот строй улучшению не подлежит. Чтобы отказаться от его улучшения, надо было пройти весь путь и увидеть, что, как только начинаешь этот строй улучшать, он просто разваливается. Что и произошло. Не проведи мы эту работу, сегодня люди уже вашего поколения верили бы, что этот строй можно улучшить.

Александра: А я хотела бы поделиться своим маленьким открытием. Я эмпирическим путем пришла к открытию, что сегодняшний строй тоже улучшению не подлежит.

Владимир: То, что ты сказал, совершенно правильно. Ты хотел построить коммунизм, ты хотел улучшить общество, а это кончилось тем, что ты уничтожил то, что было, и создал нечто новое, что оказывается ненамного лучше того, что было. То есть задача изменения внешних обстоятельств кончилась их уничтожением, а не улучшением. Тогда, до перестройки, ты считал себя в оппозиции и был в оппозиции. Сейчас ты ведь тоже в оппозиции. Все кончилось там же, где началось. Все, что ты получил в результате многих лет работы, это – внутренний опыт. Хотя это и не было твоей целью, но стало единственным результатом. То, о чем говорим мы с Сашей, это получение внутреннего опыта без того, чтобы тратить много лет на уничтожение чего-то, а потом понять, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Егор: Есть разница между созерцателем и практиком. Разрушение системы сведено вами к внутреннему опыту. Я его постигал эмпирическим путем, набивая шишки, получая по голове, вновь выныривая. А каким путем вы постигаете внутренний опыт?

Владимир: Проблема заключается в том, что жизнь у человека одна. Часто она кончается смертью. И поэтому вопрос скорости, с которой вы получаете свой внутренний опыт, имеет принципиальное значение. Конечно, всякий опыт получаешь эмпирическим путем. Но если бы твоей задачей, целью с самого начала был именно внутренний опыт, а не улучшение-разрушение-уничтожение, тогда все бы получилось намного быстрее. Ты только сейчас, когда мы говорим, вдруг понял, что твой жизнь с борьбой, разрушениями, переменами привела просто к получению внутреннего опыта. Но когда целью человека с самого начала является внутренний опыт, его работа с внешними обстоятельствами становится на порядок эффективней. Вопрос во времени и количестве затраченных усилий. Мы это поняли раньше. И во многом благодаря тебе.

Егор: Иными словами, вы стремитесь приобрести опыт, не тратя время на соприкосновение с действительностью. Я такой опыт не признаю. А вообще-то, если быть до конца честным, мне представляется, что стремление взглянуть на происходящее со стороны диктуется тем, что в нынешней жизни нет тех серьезных для вас раздражителей, которые вынуждали бы противостоять им. В моей жизни они были.

Александра: Я приведу пример, из которого станет понятнее, о чем говорил Володя. Недавно я общалась с человеком, который углубленно занимается самосовершенствованием. Он из Ирландии и в какой-то период своей жизни входил в ирландские террористические группировки. Ему казалось, что он борется за справедливость. Потом, когда он в уединении пытался разобраться в себе, ему вспомнилась такая история. Когда ему было лет восемь, они с братом стояли в саду, писая. Из озорства он написал на брата. Тот побежал и нажаловался отцу. Отец разозлился, что дети так себя плохо ведут. Он поймал мальчика в саду и сильно избил его шлангом. После чего у ребенка надолго остался внутренний страх и чувство агрессии оттого, что мир настолько несправедлив. Ему казалось, что справедливости можно достичь, только борясь с этим миром. Когда, находясь в уединении, он вспомнил эту давно забытую историю и осознал, какова реальная причина того, что он стал террористом, желание видоизменять мир, применяя насилие, отпало само собой. Если бы этот человек не нашел в себе силы уйти в уединение и заглянуть внутрь себя, возможно, он бы и по сей день конструировал бомбы и писал лозунги на стенах.

Владимир: Когда мы боремся, мы всегда произносим много красивых слов. Но очень важно, откуда берется само стремление бороться, сама непримиримость к внешним обстоятельствам. Откуда – извне или изнутри? Вот тогда-то и обнаруживается какой-нибудь «шланг» из детства. А красивые слова… Ведь можно сказать: я хотел, чтобы люди жили лучше. Это красиво. А можно честнее – я хотел, чтобы люди жили так, как я считаю, им будет лучше. Тогда это звучит иначе.

Егор: Все же это фрейдизм для бедных, механистический подход к человеку. Как всем хочется все объяснить! Когда я начинал «Общую газету»и на ее страницах появилась критика Ельцина, многие решили: все ясно – Ельцин «ушел» его с телевидения, а он теперь его разоблачает.

Владимир: Когда мы говорим «народ», «общество», мы на самом деле подчиняем эти понятия нашим внутренним сложностям и комплексам. Я буду прямолинеен, как Саша. Позиция – я буду строить коммунизм, потому что это общество плохо, по сути своей, есть терроризм. И хорошо было бы подумать: а что было в моем детстве, в моем прошлом, что заставляет меня строить этот самый коммунизм? И тогда чаще всего обнаруживается этот самый «шланг», и общество, которое человек хочет менять, ничем в общем-то перед ним не провинилось. И если совсем спроецировать проблему на нас, то я хотел бы задать тебе вопрос: в какой степени то, что ты всю жизнь делал, связано с тем, что твое детство прошло без отца?

Александра: И как связано то, что мы делаем и говорим сегодня с тем, что нам в детстве повезло с отцом?

Егор: О последнем вам самим судить. Что же касается моего детства, то я, в отличие от вас, никогда не имел подле себя старшего человека, с кем мог бы посоветоваться. Быть может, потому большинство из происходящего вокруг меня приходилось принимать на веру и проверять эмпирическим путем. Однако хочу коснуться еще одной темы. Где-то у Бердяева я вычитал прекрасное определение: политическое освобождение это есть освобождение от политики. Меня это лишний раз убеждает, что политическая активность в стране – это как термометр для человека. Чем выше ее градус, тем сильнее болеет общество. Вы всегда отличались тем, что хотели отгородиться от политики, Володя более демонстративно, ты, Саша, тоже относилась к политике с неприязнью. Для меня же соотношение политики и нравственности всегда было определяющей темой для размышлений. Чем для вас сегодня является политика, насколько вы видите для себя возможным участие в ней?

Владимир: Для меня тут нет вопроса: мне политика неинтересна.

Егор: Между тем ты делал газету «Не дай Бог!» «политичнее» которой я в жизни не видел.

Владимир: Я выпускал «Не дай Бог!» потому что мне не нравился Зюганов, потому что я не люблю коммунистов и считаю, что их задачи и цели неприемлемы лично для меня. Когда выборы кончились, необходимость в этой газете для меня отпала, хотя, наверное, я мог бы ее продолжать.

Егор: Последний раз, незадолго до смерти Лена Карпинского, мы говорили с ним о нашей ответственности. О том, что мы всячески агитировали за перестройку, убеждали людей, что это хорошо, а все оказалось не так, как представлялось поначалу. И что за это нужно нести личную ответственность. Ты делал все, чтобы был избран Ельцин. У тебя с тех пор не возникало чувства ответственности за то, что ты сделал?

Владимир: Нет. Я считал, что Зюганов – это совершенно неподходящий для России президент, и действовал в соответствии с этим. Твоим политическим взглядам соответствовал в качестве президента Явлинский. А у меня нет политических взглядов. Я просто знал, что Явлинского не изберут. Реальный выбор был между Зюгановым и Ельциным. Ельцин меня устраивал больше. Вот и все. Ты исходил из политических концепций, я – из реальных возможностей.

Егор: Конечно же, по множеству причин Ельцин тебя устраивал больше, чем Зюганов. Разумеется, так же, как и меня. Но не надо говорить при этом, что тебя не занимает политика.. Она всегда служила для наиболее концентрированного утверждения личных интересов. А продиктованы они могут быть чем угодно: убеждениями, корыстью, стремлением к славе.

Александра: Сказать, как Володя, что я как бы совершенно нахожусь вне политики, я не могу. Да, долгое время я выпускала абсолютно неполитический журнал, и он был достаточно успешным. Но сейчас мне не представляется возможным жить вне политики. Почему? По очень простой и эгоистической причине. Если раньше политика позволяла мне ее не замечать, то сейчас она стала наступать мне на пятки, а это неприятно, и надо как-то реагировать. Если моя абсолютная цель – это духовное развитие, то сейчас наша страна, на мой взгляд, не способствует духовному развитию человека. И это, конечно, за счет политики. В результате сегодня у меня внутренний конфликт: политика этой страны не дает мне реализовывать мою личную цель. Она мне мешает.

Егор: Я прожил свою жизнь в России, не представляя, что могу когда-нибудь отсюда уехать. Даже если бы я мог за рубежом в сто раз более проявить свои возможности, для меня это абсолютно исключено.

Александра: Почему?

Егор: Потому что эта страна – люди, с которыми я имею дело, мои занятия и мысли – полностью меня поглощает. И какой-то другой страны мне не надо. А для вас, как мне кажется, той «Берлинской стены», которая есть во мне между Россией и остальным миром, не существует. Это так?

Александра: В последнее время мне в этой стране очень многое не нравится. Я пыталась исследовать для себя этот вопрос и понять причины того, что мне не нравится. И, к великому сожалению, пришла к выводу, что мне не нравится не конкретно Ельцин, Явлинский, Зюганов или кто-то еще. Мне не нравится ментальность народа, который постоянно воссоздает обстоятельства, в которых мы живем и которые на сегодняшний день мешают моему индивидуальному внутреннему пути. Поэтому вопрос не о том или ином президенте. Речь идет об изменении ментальности народа. И вопрос в том, хочет ли народ изменить эту ментальность? И можно ли вообще ее изменить?

Егор: И для тебя нет никакой стены между жизнью здесь и жизнью в другой стране?

Александра: Дело в том, что в другой стране я осознаю себя русским человеком с огромным количеством чисто российских привязанностей и стереотипов. Поэтому вдалеке от родины я, думаю, буду бесконечно страдать. Но, с другой стороны, в отличие, наверное, от тебя, если передо мной будет стоять выбор между изменением этой страны (если она мне не нравится) и жизнью где-то в другом месте, я выберу жизнь в другом месте.

Есть распространенное мнение: когда русские люди уезжают за границу, они говорят, что не могут там жить, им скучно. Там не с кем и не с чем бороться.

Егор: И последний, достаточно интимный вопрос. Жизнь меня основательно побросала: был то главным редактором, то спецкором. Много раз приходилось начинать с нулевого цикла. Но при любых изгибах судьбы я никогда не расставался с тем, что было для меня главным? Продолжал водить пером по бумаге. С интересом читал и ваши статьи, а многим из них отдавал должное. Теперь жизнь все больше поворачивается как-то так, что вы отходите от журналистики, скорее, превращаясь в менеджеров. Вернуться в журналистику нет желания?

Владимир: Мой ответ скорее негативный.

Егор: Но ты постоянно связан с такой отличной газетой, как «Коммерсант-Дейли». Неужели не возникает желания писать в нее, определить ее направленность?

Владимир: Я не использую «Коммерсант» для утверждения каких-либо позиций, а занимаюсь обеспечением его существования и выпуска. Вот, собственно говоря, и все.

Александра: Мне не очень нравится, что в последнее время я в большей или меньшей степени работаю менеджером. Начиналось все с выпуска журнала, в который я много писала сама. А кончилось составлением бизнес-планов, подсчетом финансов… Поэтому сейчас я решила несколько изменить эту не совсем комфортную для меня ситуацию. Я начала работать над книгой, посвященной тому, как можно видоизменять мир внешний посредством изменения мира внутреннего.

Владимир: Понимаешь, есть два типа самореализации. Первый – через других людей. Я придумываю, какой должна быть газета, и другие люди ее такой делают, то есть я навязываю им свои мерки, заставляю их делать то, что считаю правильным. А есть другое – личный труд без привлечения или подчинения других людей. Такой личный труд бывает разным по степени сложности – сад ли сажать, книгу ли писать, дрова рубить. Вот этот, второй тип, становится для меня все более привлекателен.

Александра: Вернемся к началу разговора. Если рассматривать не внешние обстоятельства жизни отца, а внутреннюю мотивацию, то, с моей точки зрения, большинство своих поступков отец, конечно же, совершал из благих побуждений. Он делал то, что считал правильным, и его внутренние убеждения совпадали с его внешними действиями. Именно этому он и научил нас. Мы с детства с Володей видели, что можно совершать внешние действия в соответствии со своими внутренними решениями. Мы это знали. Но для нас наступил другой этап. Внутренняя честность, которая нас научил отец, открыла нам совершенно другой мир. Это мир, который принято называть духовным, или внутренним, или как угодно. Мир самопознания. И для нас тоже стоит выбор – совершать поступки, соизмеряя их с этим миром, соответствуя ему или обманывая самих себя. Тот же выбор, что и у отца, но на другом этапе.

Владимир: У меня, наверное, более экстремистская позиция, чем у Саши. Я благодарен отцу за то, о чем говорила Саша, и еще за много других вещей, которые для меня тотально исключены. Потому что я видел, как они работают или не работают в его случае. Была такая смешная история. Один тибетский учитель проводил в Москве семинар. В конце семинаров принято, чтобы люди подходили к нему, подносили какие-то вещи, а он или подписывает их, или просто трогает. Выстроилась длинная очередь. И вдруг я увидел, что в этой очереди стоит человек и держит в руках книгу о Ленине. С фотографией Ленина и с большой надписью – «Ленин». Стоит и ждем, когда учитель подпишет ему ее. Мне стало дико любопытно, чем это кончится. Дошла очередь этого человека. Тибетский учитель взял книгу, долго на нее смотрел, минуту, наверное. Потом открыл, полистал, снова посмотрел, закрыл. Потом сказал: «Я пробовал, это не работает». Так вот, я очень благодарен отцу за то, что мы с Сашей, как мне кажется, можем сказать: он пробовал – это не работает.

Александра: Я бы не была так категорична. Разные вещи для каждого человека в определенный момент «работают» по-разному. Единственное, как мне кажется, наблюдая достаточно активную и интересную жизнь отца, мы многому научились просто из этих наблюдений. И, получив какой-то внутренний опыт, нам нет смысла повторять какие-то его действия. Это продолжение, но это – разное…

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений