656. Три портрета Шведов, Гримберг, Герра (Время МН, 2000, 30 декабря)

Три портрета

Андрей Шведов. Последний отказник.

Он появился в кабинете редактора журнала «Человек и природа» Николая Филипповского и сказал: «Я отсидел шесть лет в «крытой» тюрьме. Читал там ваш журнал. Хочу у вас стихи напечатать».

Андрей был из интеллигентной семьи, родители – ученые-ракетостроители. В 1984 году подрался с давним приятелем по подъезду. Нанес ему травму ударом карате. Мать приятели обратилась в милицию. Потом заявление отозвали, но судебное колесо уже завертелось. Накануне суда адвокат сказал: «Андрей, будь готов ко всему: могут дать год условно». Судья дала шесть лет общего режима. Странно сказать, Андрей даже был рад: он писал стихи, хотел стать настоящим писателем вроде Шаламова. А где еще узнаешь настоящую жизнь, как не в тюрьме. Творческая командировка.

Тюремная «карьера» развивалась быстро. Резкий, бескомпромиссный, он тут же вошел в конфликт с начальством. Стал «отказником». Перестал выходить на работу. Карцер. Голодовка. Попытка побега. Последние два года сидел в «крытой» тюрьме – воровская элита. Если бы не мать, вырвавшая его из тюрьму через положенные шесть лет, дали бы еще срок, и – конец.

Был 90-й год. Андрей вышел на свободу в другую страну. Да, читал в камере все газеты и журналы – от «Огонька» и «Московских новостей» до «Человека и природы», в котором из номера в номер печатался мой роман, который ему понравился. В тот год мы с Колей Климонтовичем и Олегом Давыдовым писали из Москвы для нью-йоркской газеты «Новое русское слово». Иногда подключался молодой тогда Миша Леонтьев. Я стал записывать для НРС за Андреем Шведовым его рассказы о тюрьме. О мертвой тишине в карцере, когда ниоткуда возникают строки Пастернака. О «пресс-хате», где тебя должны сломать, опустить, а ты «вскрываешься», глотаешь стекла, гвозди, железные ложки. О нравах и законах воровского мира, которые изучал уже специально как писатель.

«Новое русское слово» все это печатать не решилось. Слишком «черно» и круто по сравнению с ласкающим душу эмигранта людоедством в голодной Москве. Малый фрагмент опубликовала продвинутая «Столица».

Постепенно Андрей исчез из моего поля зрения. В журналах, альманахах я видел опубликованные его стихи и рассказы. Но тогда ничем уже нельзя было ни удивить, ни запомниться. После шесть лет вскрытий, глотаний, побоев он был уже, по сути, глубоким инвалидом. Слышал, что женился, что на даче разводит то ли боевых собак, то ли боевых петухов. Потом где-то слышал, что это все власти запретили. След его потерялся.

Фаина Гримберг. Кто сочинил Льва Толстого

Я журналист молодой. Где-то к концу 87-го года появились первые мои журналистские публикации. Мне было уже 35 лет. Но так получилось, что уже за это время у меня набралось уже несколько сотен интервью. И с первыми лицами власти и бизнеса, и с великими артистами, режиссерами, писателями, имена которых всегда были для меня баснословными. И даже с Эпикуром, Кантом, Сократом, японцем Акутагавой, философом Владимиром Соловьевым и бессловесным Венедиктом Ерофеевым, с которыми я делал то ли «заочные», то ли вполне очные интервью, теперь уж и не припомню.

И все же поражен своими, надо признать, замечательными собеседниками был не столь часто. Одним из самых запомнившихся персонажей стала писательница Фаина Гримберг. О своей жизни она рассказала сама в 5-м номере журнала «Знамя» за этот год, так что желающие найдут сами. Меня же поразил способ ее писательства: сочинять авторов романов, а потом уже писать эти романы за них. Ею созданы десятки авторов – какие-то французы, болгарки, турки, немцы. При мне издатель Захаров недавно изумился, что, оказывается, любимого его автора на самом деле не существует. В журнале «Дружба народов» случился скандал, когда за гонораром известной болгарской писательницы пришла никому не известная дама.

Мало того, что Фаиной Гримберг написаны сотни романов, которые, естественно, только в последние десять лет начинают потихоньку появляться в печати. Она известный ученый-болгарист. Как-то, записав за ней монолог, я «разоблачил» известную «бабушку Вангу», Из болгарского посольства долго звонили в несчастный «Профиль», где это напечатали, грозно говорили, что они знают, кто скрывается за псевдонимом «Игорь Шевелев», и что это – не мужчина!

Недавно переиздана ее историческая монография «Две династии» о Рюриковичах и Романовых, где пунктиром означено столько тайн русской истории, что только общая лень и нелюбопытство спасли автора от гражданской казни. Разве что в еврейской газете пожурили за антисемитизм. Знали бы они теорию Фаины Гримберг, что еврейского народа вовсе не существует: евреи – это как бы функция отдельных территорий. Те евреи, что из Германии, и те, что из Бухары – это как евреи-эфиопы и евреи-китайцы, которые тоже ведь как-то уживаются в нынешнем Израиле. Так что можно представить, что она пишет о русских и болгарах.

В общем, яркая личность. К тому же еще поэт. Кроме своих стихов, решила восстановить утраченную репрессиями поэтическую линию между Серебряным веком и Бродским. Увы, призналась в последний момент в редакции, что сама все и всех придумала, и набор книги «Возвращенные имена» пришлось рассыпать. Что-то дальше будет…

Ренэ Герра. Наследник по прямой.

При упоминании имени Ренэ Герра одни начинают ругаться, другие – восхищаться этим человеком. Но сначала надо объяснить, почему среди российских персонажей затесался чистокровный француз, да еще южанин, которого кое-кто так и называет «д’Артаньян русской эмиграции».

55-летний профессор-славист, преподаватель Сорбонны, коллекционер, Ренэ Герра собрал самую крупную коллекцию раритетов первой и второй волн русской эмиграции. Количество «единиц хранения» насчитывает десятки, сотни тысяч. Ящики архивов Бунина, Гиппиус и Мережковского, Ремизова, Анненкова, Зайцева, многих других, той же Галины Кузнецовой, о которой столько сейчас говорят в связи с фильмом о Бунине и его любимых дамах – «Дневник его жены».

Дело не в том, что Ренэ Герра русская няня, русская жена, русская любовница, русский архив, замечательный русский язык и русский менталитет, умноженный на французский темперамент. Враги его говорят, что, будучи секретарем Бориса Зайцева в последние годы жизни писателя, он втерся в доверие и его, и всех великих стариков эмиграции, которые никому тогда не были нужны, и так стал наследником их несметных нищих сокровищ. Он еще и специально находил русских поэтов, художников, писателей, живших во Франции, просил их надписывать друг другу книги, записывал на магнитофон, по мере возможности сам издавал их сочинения, покупал, чего не было, на аукционах и у букинистов. Потом то же проделывал с новыми русскими художниками, чьи картины ему были близки. Приглашал к себе, собирал их работы, устраивал выставки, то есть соблазнял, как мог.

Не скрою, он втерся и ко мне в самое что ни на есть сердечное доверие. Слыша теперь от разных людей, как им помог или как понравился Ренэ Герра, я сразу же испытываю к этим людям «отраженную» Ренэ любовь и доверие. Француз Герра настолько русский, что с одного слова, со взгляда может увидеть бывших и нынешних гэбистов и членов партии, с которыми всегда был в состоянии гражданской войны, ощущая себя наследником старой русской культуры и ее последних носителей. «Новый наряд» короля его не обманет. Сделав последнюю роскошную выставку живописи русских художников эмиграции в Третьяковке, и утратив в результате пару десятков шедевров, он зарекся пока бывать здесь. Настоящая Россия, которую он любит, и так всегда с ним.