Стенограмма интервью с Андреем Макаревичем 6 июля 2001 года на Крылатских холмах в 30-градусную жару.

 

-У каждого человека есть ненаписанная биография, то, что не удалось, что изнутри видится иначе, чем снаружи. У вас она есть?

-Честно говоря, я считаю себя достаточно открытым человеком и никогда не был озабочен созданием какого-то специального собственного имиджа и выдумыванием специальной сценической или телевизионной биографии. Нафиг мне это было не надо. Поэтому, боюсь, то, что известно, так оно на самом деле и было. Я сейчас написал книжку, которая выйдет в издательстве «Захаров» в августе месяце и которая называется «Сам овца», она уже в наборе. Это прозаическая книжка. Она, в основном, посвящена моим родителям и каким-то первым самым годам, когда твое восприятие мира складывается под чьим-то влиянием. Я думаю, что там уже в деталях…

-…как это все есть на самом деле?

-Да. Хотя это я не ставил себе, упаси Бог, цель написать собственную биографию да и собственные мемуары. Просто какие-то эпизодики, которые на меня произвели сильное впечатление и запомнились до сих опр.

-Это книга детства?

-В общем, да. Там есть детство, но там есть и 70-е годы. Часть этой книги – «Все очень просто. Книга про «Машина времени» – она туда тоже вставлена. Что-то там и про путч 91-го года есть, то есть совершенно отрывочные вещи.

-Обычно, я читал ваши интервью, вы довольно лаконично отвечаете на вопросы. Исключение разве что интервью в Огоньке Ольге Кучкиной.

-Ольга мила очень… Дело в том, что, мне кажется, что когда у меня возникает потребность сообщить что-то человечеству, у меня есть для этого масса способов. Есть музыка, есть песни, есть телепрограммы, есть картинки мои, есть проза и все, что угодно. Поэтому мне моих средств выражения вполне хватает.

-Пресса – это что-то чисто техническое?

-Да, а так, когда начинается допрос, на допросах я бывал в большом количестве в молодые годы, реакция вполне естественная.

-То есть это продолжение через КГБ, через Музыкальный ринг?

-Да, да, да.

-Это такой стиль, характер мышления, который тяготеет к кратким и законченным ответам.

-Нет, есть же еще одна ужасная вещь. Каждый журналист убежден, что он один на истинном пути и он-то наконец раскопал вопросы, которые никто еще не задавал. Но на самом деле все задают одни и те же вопросы. А я так устроен, что я не могу на одни и те же вопросы давать разные ответы. Поэтому я их уже знаю наизусть, и на полном автомате они у меня вылетают.

-Быть звездой это особый стиль жизни, наверное: сверкание, привлекающее взгляд, и одновременно отталкивающее от внутреннего мира.

-Я не знаю, со стороны, наверное, виднее. Я себя в виде звезды не мыслил и особенно не представлял.

-Но публичный человек…

-Я бы назвал это стилем жизни. Это какие-то особенности и какие-то обязательства, которые просто вызваны необходимостью, потому что по-другому не получается. Нельзя гулять по Тверской, потому что «замучат советами» (как в анекдоте). А зато хорошо гулять по улицам далекого заграничного города, никто не кидается. Ну вот такие вещи. Или вот я туда пойду ужинать, потому что я знаю, что там я встречу только Колю Расторгуева, Сюткина и еще двух друзей, а посторонних там не будет. А вот туда я не пойду, потому что там все будут на тебя таращиться. Это комплекс ограничений, вот и все.

-Нет какой-то раздвоенности: восприятие себя внутри одним, а публичность предполагает внешность?

-Нет, совершенно. Во всяком случае, я этого не чувствую. Возможно, люди, которые меня хорошо и близко знают, надо у них спросить, - может, им кажется, что я в домашней обстановке один, а при нацеленных камерах и микрофонах, - несколько другой. Но изнутри я этого не ощущаю совершенно.

-То есть установка на единство себя?

-Это естественно. Я никогда не старался ничего из себя делать.

-А каким хочется быть среди людей, - пример родителей, который задает образ себя, особенно сейчас, в возрасте, когда понимаешь, что чем-то похож на родителей. А с другой стороны – дети.

-Хочется быть стройным, красивым, вечно молодым, не теряющим чувства юмора, приятным во всех отношениях… Я могу еще кучу банальностей наговорить. Стараюсь соответственно.

-А на самом деле – урод уродом?

-На самом деле… Я когда-то в молодые годы, будучи увлечен лекциями Гурджиева, испытал на себе какие-то его практики, а там одно из первых условий было научиться видеть себя со стороны, или, как он говорил, «вспоминать себя». И это очень тяжело было, но где-то по истечении месяца я поймал себя на появившейся способности все время видеть себя из левого верхнего угла комнаты. И я пришел в ужас. Потому что я, конечно, представлял себя значительно более изящным, хорошо одетым, красиво двигающимся и так далее. Но мне, с другой стороны, это и помогло. Я перестал этим заниматься, потерял это, но где-то на протяжении года я этим владел.

-Тренинг был?

-Да, абсолютно.

-Наш возраст – между родителями и детьми. Какими дети видят вас?

-Ну это надо с ними разговаривать. По-моему, у меня с ними вполне нормальные отношения. Во всяком случае, какого-то конфликта поколений не существует даже в зародыше. Сын, конечно, может с сожалением на меня посмотреть, когда он перечисляет какие-то группы новые, а я говорю: «Ты знаешь, я их и не знаю». Тогда он говорит: «Да-а, как же это ты так? Надо знать». А я не знаю. Ну неинтересны они мне. Но вот, пожалуй, и все.

-А компьютер?

-Компьютером он пользуется, конечно, значительно быстрее, чем я.

-А дочь не смотрит как на старого хрыча?

-Нет. Поскольку мы все же живем отдельно, мы никак не успеваем друг другу надоесть. Наоборот, существует потребность в общении с обеих сторон, которого меньше, чем хотелось бы. Это очень спасает.

-Вы рады, что так сложилось, что нет ежедневного семейного прессинга?

-Я не знаю, мне не с чем сравнивать. Как сложилось, так и сложилось. Что теперь думать на тему, а что было бы, если бы было иначе…

-С самого начала так складывалось из-за ритма поездок, концертов, записей?

-Так получалось, да.

-Я просто вспоминаю интервью в Космополитен с Леной Мясниковой о женщине как мешающем факторе в мужском деле.

-Ну она как-то уж очень зарылась в женских особенностях. Нет, это все очень индивидуально. Саша Кутиков абсолютно семейный человек до мозга костей. Это совершенно не мешает ему ездить на гастроли. Так что здесь нету никаких условий: что если так, то – так.

-Мужская компания русского рока?

-Чепуха все это. У каждого по-своему.

-Нет ощущения, что шутку сыграло само название «Машина времени» – на протяжении 30 лет вы перемололи столько концертов, поклонников, времен. Откуда такая энергетика все это выдержать такую нагрузку? 30 лет в шоу-бизнесе это как 30 лет в большом спорте. Откуда столько сил?

-Это очень красивая гипотеза, но некоторой пошлостью она отдает. Поэтому я ее отвергаю. Мы совершенно не думали об этом.

-Не думали, но получилось.

-Мы вообще воспринимали название исключительно как название, не более того. И оно нам нравилось не смыслово, а фонетически. Только лишь.

-А способ жизни, энергетика, как это можно выдержать?

-Не знаю, видимо, мы тому живое подтверждение. В общем, 32 года отметили две недели назад, ничего?

-Гурджиев помог?

-Не только Гурджиев. Много было всего. Собственная практика, прежде всего. А, может быть, гены. Тут трудно сказать. Я не люблю и не умею заниматься самоанализом.

-А гены, что папа?

-Да, безусловно.

-Энергетический человек?

-Хороший был человек, очень. С хорошим юмором, очень талантливый и очень работоспособный.

-Чем дальше, тем это больше ощущается?

-Я и тогда это ощущал.

-Его нет?

-Нет.

-Сколько лет, сколько ему было?

-Ему был 71 год, и умер он 5 или 6 лет назад.

-Большая часть вашей жизни прошла перед ним, как он относился к вам, рад был?

-Конечно. Он меня всегда поддерживал.

-Вы писали, что от него, придя из школы, вы впервые услышали Битлз.

-Да.

-Он видел в вас воплощение каких-то своих мечтаний?

-Не знаю. Но ему было очень интересно, и ему нравилось то, чем мы занимаемся.

-Занятия живописью, что это для вас?

-Графикой, скорее.

-И вторая часть, архитектурный импульс в вас не тлеет?

-Я думаю, что просто помогает, потому что нам давали очень хорошее образование в архитектурном институте. И, прежде всего, нас учили основам гармонии, а это – пропорция, это ритм, а они едины и для музыки, и для телевидения, и для поэзии, и для чего угодно. Если тебя научили их видеть и отличать хорошее от плохого, то уже неважно, чем ты занимаешься.

-То есть «золотое сечение» вошло во все?

-Конечно.

-Вы помните своих учителей?

-У меня был отец главным учителем. Во-первых, он рисовал гениально совершенно. Потом он был художник-оформитель, архитектор, и он меня незаметно втягивал. Я уже с класса восьмого  ему помогал что-то там делать, что-то чертить, чего-то закрашивать, так что я был к моменту поступления уже достаточно подготовленным.

-А он был станковист?

-Нет, он делал графику, экспериментальную, очень интересную. Никогда не выставлялся. А преподавал основы проектирования в архитектурном институте, а от Торговой палаты – как архитектор и художник-оформитель международных выставок наших за рубежом ездил периодически в разные страны, делал ЭКСПО, большие эти вещи.

-А для себя это что была бумажная архитектура?

-Графика? Нет, это, в основном, женские портреты. Огромное было количество их блестящих. И я в книжку, кстати, вставил десятка два, репродукций его, отдельная вставка такая.

-А свои?

-Нет, у меня вышел альбом очень красивый, своих работ. Я свои амбиции удовлетворил на этот счет.

(Вставка 5.12.2003 года

-Насколько ваша серия женских портретов соответствует продолжению семейной традиции, начатой Вашим отцом?

-Очень странно, я об этом думал сам, потому что я с какого-то момента начал их рисовать, и вспоминая своего отца, я понял, что он именно в этом возрасте начал рисовать женские портреты. Но тоже не сразу к ним приехал. Здесь что-то зашифровано, какая-то генетическая история, мне самому не понятная, и хорошо, что так происходит. Я не стал в этом копаться.

-А в планах ли ваших показать работы отца?

-К сожалению, их не так много осталось. Потому что он их свез в мастерскую, которую получил незадолго до смерти. И там прорвало трубу, и очень много работ погибло. Их было около тысячи, а сохранилось несколько десятков. И я знаю, что в МАРХИ собираются отметить его 80-летие, которое скоро будет, и, возможно, мы с сестрой соберем то, что есть, и такую выставку сделаем.)

-В лондонской галерее на Покровке должны были выставить?

-Не знаю. У меня в ЦДХ в галерее Аллы Булянской выставлено.

-Игорь Макаревич не ваш родственник?

-Нет, абсолютно.

-А восприятие других городов, стран, вы видите через архитектурную призму?

-Я думаю, что красоту видеть нас научили, а если ты еще можешь ее и объяснить: это красиво, потому что это это, - это уже достаточно. Это все осталось, конечно.

-И вам приятны заграничные путешествия?

-Любые, конечно.

-Какие любимые города, страны?

-Смотря для чего. Поехать на пару-тройку дней интересно в любое место, где ты не был. А вот так, чтобы жить и что-то делать, - не в большом количестве мест я бы это мог. Я себя в Москве идеально ощущаю. На Манхеттене я себя идеально ощущаю совершенно. В остальных местах уже хуже.

-А само ощущение Москвы за эту жизнь?

-Москва стала невероятно хороша. Невероятно просто за последние лет 6, и я это говорю, не подлизываясь к Юрию Михайловичу Лужкову, а просто потому, что так оно и есть. Я это могу сказать и как архитектор, и как художник, и как человек, который здесь живет. Москва стала одним из красивейших городов мира, столиц мира. Недавно показывали какую-то хронику, я вдруг увидел Ленинский проспект, где я жил, образца года 78-го. Мне стало физически нехорошо. Эти люди в черных пальто, очередь за кефиром, «Слава КПСС» на этом полукруглом доме, ни одной рекламы, все какое-то серое, мрачное. Мы ведь ничего, кроме этого не видели, мы, в общем, в этом жили. В этом смысле у меня к нынешней Москве нет претензий.

-А какие-то культовые места в Москве есть?

-Для меня весь центр в Москве очень знакомый, очень исхоженный и очень близкий. Есть какие-то места, в которых я не оказываюсь. Скажем, район Бауманской, Текстильщиков, ну не бывал я там в молодости, в юности, и не бываю сейчас. А все, что касается пределов Садового кольца…

-А как оказались на Крылатских холмах?

-Так получилось, что у меня домик в 15 минутах езды, но уже туда, за пределы Москвы, так что очень удобно. Так получилось, тут и выбирать уже не надо было.

-Движение на машине изменило восприятие города?

-Это очень острое ощущение, когда ты впервые в жизни садишься за руль автомобиля.

-Когда это было?

-Это было году в 80-м. Ты оказываешься изолированным. Вот этот контакт аур, энергетический с людьми на улице, когда ты идешь пешком, или в метро, когда тебя зажали со всех сторон. Даже, когда ты едешь в такси, все равно тебя везут. И он едет не так, как хочешь ты, а как решил он. И вдруг ты в железной коробочке, окруженный тишиной, и тебя не видят, хотя люди идут рядом, и ты можешь двигаться в любом направлении. Это очень сильное ощущение. Оно проходит день на пятый, на шестой. Но первое ощущение было мощнейшее. Даже ощутил приятное публичное одиночество.

-Но это самоощущение, а ощущение города?

-Ну, я раздражаюсь сейчас в пробках ужасно. Но я понимаю, что если бы в Москве, какая она теперь, еще бы и пробок не было, это было бы что-то из области фантастики, потому что и в Нью-Йорке пробки, и в Лондоне, и в Париже. И ничего с этим сделать пока нельзя.

-По каналу уплыть.

-Просто выбирать время.

-А какие-то московские новые места, интерьеры различаете возникшие?

-Мне очень нравится, что, видимо, поставлено условие, что если какая-то контора или какой-то банк въезжают в старый домик или особняк в центре Москвы, они должны его привести в порядок. Я смотрю на Пятницкой, которая вся исхожена, потому что школа была рядом, и мы прогуливали, и она вся была облуплена, с грязными окнами, и вдруг те же дома преображаются. Мне наплевать, кому этот дом принадлежит, мне приятно, что он чистый, и я иду мимо него. Меня это только радует.

-Но вы и где-то бываете. Мы виделись в новом музее Пушкина. Следующий вопрос о светской жизни.

-Я стараюсь нигде не бывать. Во-первых, я зверею от культуры наших журналистов. Они на все эти тусовки как мухи на помойку слетаются. Им очень удобно. Они сразу отщелкали пять материалов для трех программ, и всю неделю свободны. Но просто тебя снять ему мало. Ему тебя снять надо или в тот момент, когда ты рюмку выпиваешь, или писаешь, или задницу чешешь. Потому что это считается модным, это хороший журналистский тон сегодня. А, по-моему, это очень плохо, и я никак не могу прийти с ними к согласию. Поэтому я стараюсь не бывать на таких мероприятиях.

-Так что мы виделись случайно?

-Ну Кнышев позвал, как я ему мог отказать? У человека праздник такой. Да и книжку хотелось получить.

-Поэтому вы отзываетесь?

-Близким друзьям, естественно.

-Влияние близких людей на протяжении всего времени – БГ, Намин – на свой образ жизни, на восприятие?

-Я думаю, что на определенном отрезке молодой жизни все, с чем ты соприкасаешься, на тебя влияет. Пока ты еще сам ты не окостенел. Так что, конечно, мы все влияли друг на друга. И, наверное, я на них так же, как они на меня. Но так вот сказать, чтобы кто-то был моим учителем, а кто-то нет, не думаю.

-Ну это момент варева, а потом больше смотришь в себя, чем на то, что Гребенщиков пошел в Тибет?

-Вот от Гребенщикова я получаю, наверное, больше, чем от других сегодня, потому что он для меня очень хорош энергетически во-первых. А во-вторых, дает замечательные ответы на некоторые вопросы, которые меня интересуют. Так что мне с ним очень интересно. Мы с ним говорим о довольно специальных вещах.

-Сам ритм и распорядок вашей жизни. Малое количество для сна, о котором вы говорили.

-Ну, я привыкаю

-Поездки, затворничество в студии – это перепад или специальный ритм?

-Ничего специально не делается, так выстраивается все само. Потому что, в общем, ты все сам и придумал себе. Ничего из этого тебе никто не навязывал. Вот этим можно себя утешать, а потом как раз благодаря этому все само собой и складывается. И пока я не могу сказать, что что-то происходит за счет чего-то. Вот мы с Шевчуком беседовали, он мне пытался внушить, что если бы я вот не занимался программой «Смак», а вот тратил бы эти силы на музыку, то я бы написал больше хороших песен. А я знаю, что я бы все равно написал столько же песен, сколько написал. Потому что не счет программы «Смак» я это делаю. Значит, я бы занимался чем-то еще. У меня есть и всегда была потребность заниматься еще чем-то помимо музыки, потому что меня интересует масса вещей. И никогда не было желания себя в этом ограничивать.

-Когда вы в студии и уходите в себя, у вас нет желания вообще не выходить оттуда? А потом нет ли желания навсегда уехать путешествовать в иное? Или это такое равновесие?

-Желание уехать куда-нибудь возникает часто, но я понимаю, что оно, прежде всего, эмоциональное, и тут уже возникает обязательства по отношению к огромному количеству людей, которых ты, собственно, сам втянул в свое дело. В каком-то смысле приручил, и теперь они от тебя зависят, и просто взять и так всех бросить, просто потому, что у тебя сегодня такое настроение, это, наверное, не очень хорошо.

-То есть стараетесь сохранить энергетическое равновесие бегуна на очень длинную дистанцию?

-Насколько длинная, никому не известно.

-Вы говорили о множестве проектов: подводные съемки, путешествия…

-Дайв-центры в Крыму, подводного плавания. Это Гурзуф, Ялта, которые при моем участии открылись, уже второй год работают. Магазин «Батискаф» с очень хорошим подводным снаряжением при моем участии открылся в Москве. Плюс масса всяких вещей. Пока существовала программа «Эльдороги», которую мы с Максимом Леонидовым делали, мне было несколько проще, потому что путешествия все были оправданы: цель была – сделать фильм. Но программа прекратила свое существование, и не по нашей вине, а желание путешествовать осталось. Но возможностей стало гораздо меньше. Поэтому я так планирую что-то, я в августе, скажем, поеду в Папуа Новую Гвинею, и я уже полгода об этом знаю и ожидаю эти дни. А в сентябре поеду с Сашей Розенбаумом вдвоем на Юкон маршрутом Джека Лондона пройти. Как-то мы так хорошо себя чувствовали на Амазонке, что мы решили этот опыт повторить. Ну а потом, наверное, долго не удастся никуда выбраться, потому что выходит новая пластинка. В этой связи надо будет и промоушн какой-то делать, и концерты будут, естественно. Наверное, будем до Нового года трудиться.

-А эти путешествия сами по себе или часть какого-то проекта?

-Нет, это уже для себя.

-Никаких фильмов?

-Во время путешествия по Амазонке мы сняли фильм. По-моему, весьма интересный. Потому что это был не туристический пробег, а, действительно, довольно экстремальное путешествие по интересным местам с дикими животными и прочее. Сделали пять серий по 15 минут. Ни один канал его не взял. Я не знаю, почему. Может, кому-то не нравится Розенбаум, кому-то я. Других причин я не вижу. Так он и лежит у меня на полке.

-Поэтому вы свою студию завели?

-Студию мы завели, чтобы ни от кого не зависеть, прежде всего. Я всегда испытываю какое-то унижение, когда даже с новым проектом иду к руководству какого-то канала, и вижу, что еще пришли какие-то люди. Они сидят, руки у них на коленочках, они со своими кассетками и папочками, и я один среди них, а там сидит большой начальник за дверью, и мы сейчас все будем по очереди его уговаривать взять наши проекты. И это так мерзко. Почему-то когда я пишу песню новую, этого не происходит. Всё наоборот: все говорят: ну где, где, давай скорее, мы ждем, где новая песня? А здесь надо униженно предлагать: вот мы сделали, может быть, возьмете? Я не могу этого делать. Слава Богу, у меня есть Коля Билык, который взял большую часть этой работы на себя. Мой компаньон, он в гораздо большей степени администратор, чем я, и он меня освобождает от этих унизительных процедур.

-Студия дает возможность большей раскрутки собственных программ и фильмов?

-Я не знаю. Дело в том, что собственного канала у нас не будет никогда, да он нам и не нужен. А все, что происходит на каждом из существующих каналов, это зависит от времени, от политики, от того, что происходит в стране, от смены руководства. И ничего тут не поделаешь, как с плохой погодой.

-Да каналов-то мало.

-И каналов мало.

-Чем дальше, тем кажется, все меньше.

-Да.

-Еще кафе.

-Ну кафе. Кафе получился проект совсем не коммерческий, как он и задумывался некоммерческим. Просто хотелось сделать место, где игрался бы блюз. Могла бы прийти команда, играющая эту музыку, и люди могли бы ее слушать. Вот это и получилось.

-А ощущение конкуренции, что тут же возникло еще 15 клубов?

-Нет, они все разные, и таких блюзовых мест я и не знаю толком. Есть еще 2-3 клуба, какая конкуренция.

-А сами вы туда любите ходить?

-Люблю. Я иногда прихожу туда с гитарой, мы играем джем-сейшн с разными музыкантами. Я, во всяком случае, в этом участвую.

-Законы шоу-бизнеса для вас достаточно комфортны?

-У нас, к сожалению, нету шоу-бизнеса в стране. И, видимо, лет 15 не будет. В том понимании, в каком он существует в мире. И законов у нас нет и, видимо, не будет. Поэтому все это существует в таком виде, относительно которого есть теория, что хаос это довольно устойчивая система.

-Особенно в России.

-Да, на таком уровне это все и происходит. Все это жалкая мышиная возня. Когда около 90 проц всей аудиопродукции пиратская, а руководству страны на это насрать, то дальнейший разговор бессмысленен просто.

-Основа выбивается.

-Конечно.

-А что, Дума, закон?

-Во-первых, закон, а, во-вторых, механизмы его соблюдения. Пока ни того, ни другого я не вижу.

-Но народ-то бедный. Сами мы не местные…

-Народ бедный? На водку хватает.

-Водка дешевая.

-Да? Да и пластинки не такие дорогие. Неправда, не надо кивать на бедность. Не в бедности тут дело, а в привычке воровать. И таскать с помойки.

-Но все-таки 15 лет, а не 3 или 5?

-Может, больше.

-Не примут в цивилизованный мир.

-Так и не примут. А кто сказал, что примут? Конечно, не примут.

-Сколько вы написали по ощущению хитов за это время?

-Не считал, ей-богу не считал.

-Десятками?

-Не знаю, я не очень-то знаю, что такое хиты. Что это такое?

-То, что любит народ, и на концертах начинает хлопать и радоваться заранее.

-Довольно много таких песен.

-Несколько десятков?

-Думаю, что да.

-У вас есть ощущение, когда вы написали их, что попали в десятку или они проявляются по ходу?

-У меня никогда не было желания попадать в десятку. Мне хотелось сделать так, чтобы самому понравилось. Когда это получается, я очень доволен. А будет это хитом или нет, это для меня не так важно на самом деле. Когда делали песню «Поворот», мы к ней относились очень иронически. Очень.

-Стеб что ли?

-Стеб не стеб, но такая проходная песенка рок-н-ролльная. Ну пусть будет. Если бы нам тогда сказали, что нам ее придется петь 25 лет, мы бы не поверили.

-Как кто-то сказал: Довлатов после смерти сильно зазнался. Но еще же песню надо записать, исполнить, раскрутить.

-Это все естественно происходит, ничего тут нет такого. Придумывается песня, потом она делается в команде, придумывается аранжировка, потом она играется, потом проверяем на публике, потом приходит время записывать альбом, когда их набралось 12 или 14, или 10, мы садимся на студию и записываем.

-Это ваших песен или всех?

-Моих, и Маргулиса Жени, и Кутикова. То, что нам понравилось. То, что нам не понравилось, мы выкинули.

-А там не может быть нового «Поворота»?

-Может. Но нам не понравилось. То, что мы откинули, мы к этому уже не возвращаемся.

-А какая продуктивность?

-В среднем, один альбом в два года.

-Значит, одна песня в два месяца?

-Ну почему. У меня еще есть сольные альбомы. У Маргулиса есть сольные альбомы. Что-то делается в команде, что-то делается для себя.

-Вы пишете песни в студии?

-Нет, в студии мы только записываем. А так беру шариковую ручку, открываю блокнотик, пишу.

-Сначала текст?

-Иногда мелодию, иногда текст. По-разному.

-Мелодия сразу приходит?

-Нет, иногда не сразу. Иногда и не приходит. Иногда прошу кого-то помочь из ребят. Стих есть, а мелодия мне не нравится, скажем. Они говорят: да, говенная мелодия. Попробуй вот так. – Нет, говорю, это еще хуже. Разругались, разошлись. На следующий день собрались. А вот так? Вот так интересно. Давай попробуем сыграть вместе. Сыграли. Годится. Это так делается.

-А вы тоже на их тексты музыку?

-Ну они тексты не пишут, как правило. Женя Маргулис начал. Все это на совершенно равноправных началах делается.

-Себя как поэтическую единицы вы ощущаете? Что за странный поэтический мир эти тексты?

-Почему странный. Я ненавижу искусствоведов. Менее всего для меня важно, как это называется, что это – тексты или поэзия? Но тексты песен создаются по одним законам. Тексты нужны, чтобы их пели. Их не надо читать как стихи. Это не поэзия второго сорта, это просто по другим законам сложенные вещи. А вот из стихов не надо делать песен, потому что они проигрывают при добавлении к ним музыки. В них музыка уже заложена достаточно, чтобы их просто читать.

-Скажем, Алешковский пишет песни, он же не поэт?

-Это очень поэтичные вещи. Что значит не поэт. Я считаю, что он и в прозе поэт. У него есть цикл японских стихов. Нет, он поэт.

-Но песни его что-то отдельное.

-Да я не отделяю.

-Расскажите про запись Бродского. Почему диск не пошел?

-Записали. Дело в том, что Бродский с Алешковским были близкие друзья, и когда мы сделали пластинку Юза, мы сидели в «Самоваре», пришел Бродский, зашел просто, а Юз говорит: вот, обмываем, альбомчик вышел. Бродский повертел в руках и, уже отходя от столика, сказал: может, и мне пластинку записать? Вроде как бы шутя. Я за ним, конечно, побежал.

-Это какой год?

-Это было за 9 месяцев до смерти его. Я за ним побежал и говорю: если бы вы это не сказали, я бы и не осмелился предлагать. А так студия есть, давайте запишем, как вы читаете свои стихи. В принципе, это мало кто слышал. А авторская манера изложения очень важна. Он сказал: давайте попробуем. Только я буду старые читать стихи, петербургские. Я говорю: отлично. И он записал за один день. Потом послушал дома: нет, говорит, надо переписать все это. Пришел на следующий день, и по моему ощущению прочитал точно так же. Послушал и сказал: ну вот, теперь другое дело совсем. А потом мы встретились еще раз. Мы хотели ему показать обложку. Он сказал, что его абсолютно не волнует обложка, совершенно все равно, как это будет выглядеть. Вот и все.

-Сколько стихов было начитано?

-Протяженность минут сорок пять. Стихов тридцать.

-Стихи до эмиграции?

-Да. Был сделан небольшой тираж. Очень небольшой, по-моему, было напечатано тысячи две пластинок. Здесь. И, я думаю, очень небольшая часть их была продана. В принципе, можно обратиться в компанию Синтез рекордз. Дело в том, что пластинки у нас продаются в музыкальных магазинах. Люди, которые пришли туда за современной молодежной музыкой, как правило, чтением стихом Бродского в исполнении автора не интересуются. А те люди, которым это было бы интересно, они просто не знают о существовании такого альбома и не знают, где его взять. Вот и все.

-Опять же отсутствие структуры?

-Абсолютно.

-Вы рады, что не стали профессиональным художником в нынешних условиях отсутствия арт-рынка?

-Ну, во-первых, я стал профессиональным художником. Я себя таковым как раз считаю. Арт-рынок находится в абсолютно таком же состоянии, как и все прочие наши рынки. И чего же тут сетовать.

-Профессиональным в том смысле, что не живете только с продажи своих картин.

-Меня, может быть, это и устроило бы. Потому что, во всяком случае, до недавнего времени художник был наиболее изолирован – ну, может, писатель еще, да? – ты сидишь дома в мастерской, и сам один, не с коллегами, не с редакторами делаешь то, что считаешь нужным. Дальше ты принес это на вернисаж. Ну, купят – купят, не купят – не купят. Вот и все. Это какая-то очень простая, древняя и естественная система взаимоотношений, которая меня устраивает совершенно.

-Устраивала бы.

-Устраивала бы. На самом деле я и сейчас этим занимаюсь, просто очень редко. Когда на это есть время.

-Философия звука, и ваши поиски инструментов шаманских.

-Музыка это вообще шаманство. А в рок-музыке этого очень много, больше, чем в какой-либо другой. И, конечно, мне это страшно интересно, все эти механизмы воздействия. Я помню, что сам звук битловских гитар, - просто звук гитар, - у меня вызывал движение мурашек по спине. И я потом выяснил, что это гитара Риким бекер ? включенная в усилитель Вокс, и у меня сейчас есть эта гитара и этот усилитель, и я когда включаю и просто провожу по струнам, у меня до сих пор это происходит. Значит, что-то здесь есть, что-то здесь действует. Поэтому мне всегда было интересно.

-Этот звук же вообще исчез где-то в 70-х.

-Да, многое изменилось.

-А что вы находите в этих поисках?

-Мы разные делаем вещи. Например, новый наш альбом, который выйдет в сентябре, который называется «Место, где свет», и он записан уже весь, он весьма электронный. Хотя мы на протяжении 5-6 последних лет старались пользоваться звуком абсолютно естественным, абсолютно традиционным, абсолютно живым, максимально приближенным к концерту, и три подряд альбома у нас были основаны именно на этих принципах акустических. Потом пришел новый музыкант Андрюша Державин и говорит: ну почему, вы не пользуетесь таким количеством новых красок, они же есть и никуда ваша живость от этого не денется.

-Синтезатор?

-Ну, самплы какие-то, это надо послушать. И мы взяли и сделали такой шаг в сторону, и, по-моему, очень удачно. То есть вся живая игра и живая энергетика остались, но сверху это все оформлено совсем другими звуками. Посмотрим, как это все воспримут наши судьи.

-Не боитесь суда?

-Не боимся, потому что нам самим нравится.

-А если эта среда по своим каким-то причинам отторгнет?

(конец первой стороны)

-Среда неоднородная. В массе своей она за 32 года привыкла нам доверять. Так что я не думаю, что мы ее подведем. Ну, если кому-то не понравится, то, во-первых, много другой музыки вокруг. И людей вокруг много.

-Отношение ваше к эзотерике. О Гурджиеве вы немного сказали.

-Ну это постольку, поскольку мне интересно. Не до провинциальной истерики. Любопытны многие вещи. Мне и Кастанеду было любопытно читать. Но ставить его рядом с Библией и молиться на него я бы не стал. Я и на Библию не очень молюсь, хотя читаю с огромным интересом. Это просто какое-то знание, которое может тебя интересовать.

-Но Гурджиев вам все-таки помог в вашей жизни?

-Я пропускал все оккультные части, а все, что касалось практики мне было интересно. Это на самом деле искусство владения собой, изучение собственных возможностей.

-Это связано было с публичностью выступлений?

-Да, это его лекции. А у меня? Нет, не знаю, кто-то дал мне просто почитать на время, на папиросной бумаге, самиздатовское издание.

-А связь с поисками в музыке?

-Связи я особой не вижу.

-А есть такая проза рок-н-ролльщика?

-Нет, это что-то ужасное. Когда начинается вечер «рок-поэзии». Это что, какая-то особая поэзия? Тогда должна быть пожарная поэзия, солдатская, да? А просто есть поэзия и не поэзия. Если она не поэзия, то назови ее рок- или шмок- она от этого лучше не сделается. Поэтому гораздо проще и музыку, и стихи судить только по одному критерию ,- они хорошие или плохие. Жанр здесь десятое дело.

-А проза рок-н-ролльная, ощущение этого мира как особого драйва?

-Это может быть хорошо или плохо. Если вы мне назовете определенные произведения, то я могу сказать, хорошо это на мой взгляд или нет.

-Что-то вы читаете из современных писателей?

-Я боюсь, что буду банален, если я скажу, что Пелевина с нетерпением жду новой книги, мне очень интересно, куда его ход мысли будет направлен. Прочитал Тучкова книжку «Танцор» и при всей его вроде такой – поездной детектив – но при этом настолько хорошо написан, и легко, и остроумно, и динамично, что очень захотелось сделать многосерийный фильм по этой книге. Думаю, что будем делать.

-С автором уже связывались?

-Я с ним не знаком, но мы приобрели права у Захарова на экранизацию.

-Вторую уже читали?

-Нет, по первой. Придется делать и дальше, видимо. Но пока первая мне ближе гораздо, чем вторая. Что-то еще попадалось интересное. Есть книги, от которых я в любой момент заряжаюсь. Я могу Искандера раскрыть, независимо от того, сколько раз я его читал, он хуже не делается. Могу открыть Аксенова какие-то любимые вещи и получить то же удовольствие.

-А в музыке классической есть такие же вещи?

-Нет. Я не могу сказать, что я эстетствую в музыке. Мне ее хватает на своей работе, я не очень много слушаю музыки.

-Еще появилось телевидение. Жизнь внутри него отличается от того, что видно вам было извне?

-Мы минимально с ними связаны, и слава Богу. Именно потому, что мы акционировались, и мы существуем сами по себе. Мы им носим готовый продукт, который делаем сами. И ношу не я, а мой компаньон Николай. Поэтому я избавлен почти от общения с чиновниками, с договорами, с бухгалтерами и прочими вещами. Моя задача сделать хорошую передачу. Придумать ее, убедиться в том, что она получается такой, какой ты ее себе представлял, снять. Всё. Поэтому я не могу сказать, что я оказался внутри ящика. Нет.

-А сколько отдельных сфер жизни вы можете ощутить в себе?

-Не считал, да и не буду.

-Это не отдельные области.

-Нет, конечно.

-Почти последний вопрос. Последний будет – почему спрашивают одно и то же. А сейчас – семья, любовь, женщины.

-Личная жизнь. Она поэтому и личная, что отношения к прессе не имеет.

-Изменение типов женщин за эти десятилетия. То, о чем недавно писал Виктор Ерофеев в Огоньке.

-Хорошая, кстати, мне понравилось. Я не насколько писатель. Я во многом с ним согласен, порадовался его наблюдательности. Но ей богу, мой ум это не занимало настолько серьезно.

-А сердце?

-Дело в том, что я бы не стал говорить о том, что раньше все были такие, а сегодня все – вот такие. Это два разных типа, но два разных типа всегда существовали. Одежду они носили другую, а по подходу к жизни, я думаю, что женщины бывает еще более разные, чем мужчины.

-А мужчины разные?

-Мужчины тоже иногда бывают разные.

-Действительно, когда я задаю вам вопросы, у меня ощущение, что я задаю вопросы общие. А чего не спрашивают?

-Не знаю. У меня ощущение, что я уже ответил на все вопросы на свете, причем, по нескольку раз.

-А когда лежите ночью, не спится, есть вопросы, на которые отвечаете самому себе?

-Нет. Я обычно так устаю, что ночью спится.

 Первая | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга